Неточные совпадения
— И
законов не буду издавать — живите с
богом!
— Состояние у меня, благодарение
богу, изрядное. Командовал-с; стало быть, не растратил, а умножил-с. Следственно, какие есть насчет этого
законы — те знаю, а новых издавать не желаю. Конечно, многие на моем месте понеслись бы в атаку, а может быть, даже устроили бы бомбардировку, но я человек простой и утешения для себя в атаках не вижу-с!
— Тоже не будет толку. Мужики
закона не понимают, привыкли беззаконно жить. И напрасно Ногайцев беспокоил вас, ей-богу, напрасно! Сами судите, что значит — мириться? Это значит — продажа интереса. Вы, Клим Иванович, препоручите это дело мне да куму, мы найдем средство мира.
— Как можно говорить, чего нет? — договаривала Анисья, уходя. — А что Никита сказал, так для дураков
закон не писан. Мне самой и в голову-то не придет; день-деньской маешься, маешься — до того ли?
Бог знает, что это! Вот образ-то на стене… — И вслед за этим говорящий нос исчез за дверь, но говор еще слышался с минуту за дверью.
— Погоди, дай еще подумать. Да, тут нечего уничтожить, тут
закон. Так и быть, кум, скажу, и то потому, что ты нужен; без тебя неловко. А то, видит
Бог, не сказал бы; не такое дело, чтоб другая душа знала.
Но предприимчивую злобу
Он крепко в сердце затаил.
«В бессильной горести, ко гробу
Теперь он мысли устремил.
Он зла Мазепе не желает;
Всему виновна дочь одна.
Но он и дочери прощает:
Пусть
богу даст ответ она,
Покрыв семью свою позором,
Забыв и небо, и
закон...
Такое объяснение всего того, что происходило, казалось Нехлюдову очень просто и ясно, но именно эта простота и ясность и заставляли Нехлюдова колебаться в признании его. Не может же быть, чтобы такое сложное явление имело такое простое и ужасное объяснение, не могло же быть, чтобы все те слова о справедливости, добре,
законе, вере,
Боге и т. п. были только слова и прикрывали самую грубую корысть и жестокость.
«Всё дело в том, — думал Нехлюдов, — что люди эти признают
законом то, что не есть
закон, и не признают
законом то, что есть вечный, неизменный, неотложный
закон, самим
Богом написанный в сердцах людей.
Значительно вернее мыслит Кьеркегор, что
Бог остается инкогнито в мире, а князь мира сего — по своим
законам,
законам мира, а не по
законам Божиим.
Для
Бога не существует
закона!
Но и этого мало, он закончил утверждением, что для каждого частного лица, например как бы мы теперь, не верующего ни в
Бога, ни в бессмертие свое, нравственный
закон природы должен немедленно измениться в полную противоположность прежнему, религиозному, и что эгоизм даже до злодейства не только должен быть дозволен человеку, но даже признан необходимым, самым разумным и чуть ли не благороднейшим исходом в его положении.
Стараюсь поступать по справедливости и по
закону — и то слава
Богу!
Великий царь, отсрочь мое изгнанье, —
Огонь любви моей воспламенит
Снегурочки нетронутое сердце.
Клянусь тебе великими
богами,
Снегурочка моей супругой будет,
А если нет — пускай меня карает
Закон царя и страшный гнев
богов.
Честной народ, достойна смертной казни
Вина его; но в нашем уложеньи
Кровавых нет
законов, пусть же
богиКазнят его по мере преступленья,
А мы судом народным Мизгиря
На вечное изгнанье осуждаем.
Бог, царь и
закон стояли для него на высоте, недоступной для критики.
Что
законы могут быть плохи, это опять лежит на ответственности царя перед
богом, — он, судья, так же не ответственен за это, как и за то, что иной раз гром с высокого неба убивает неповинного ребенка…
Вообще, очень религиозный, отец совсем не был суеверен.
Бог все видит, все знает, все устроил. На земле действуют его ясные и твердые
законы. Глупо не верить в
бога и глупо верить в сны, в нечистую силу, во всякие страхи.
И говорили это тоже люди «простодушной веры» в
бога и в его
законы. Никогда ни у матери, ни у всей семьи нашей не возникало и тени таких сомнений.
Я тогда еще верил по — отцовски и думал, что счеты отца сведены благополучно: он был человек религиозный, всю жизнь молился, исполнял долг, посильно защищал слабых против сильных и честно служил «
закону».
Бог признает это, — и, конечно, ему теперь хорошо.
— Это
бога не касаемо, чиновники, это — человеческое! Чиновник суть законоед, он
законы жрет.
— Врешь, кривой! Не видал, так, стало быть, зачем врать? Их благородие умный господин и понимают, ежели кто врет, а кто по совести, как перед
Богом… А ежели я вру, так пущай мировой рассудит. У него в
законе сказано… Нынче все равны… У меня у самого брат в жандармах… ежели хотите знать…
Если человек перестанет противиться злу насилием, т. е. перестанет следовать
закону этого мира, то будет непосредственное вмешательство
Бога, то вступит в свои права божественная природа.
Вступив на путь зла, люди стали не
богами, а зверями, не свободными, а рабами, попили во власть
закона смерти и страдания.
Еретический рационализм признает Христа или только
Богом, или только человеком, но не постигает тайны Богочеловека, тайны совершенного соединения природы божеской с природой человеческой; он признает в Христе одну лишь волю и не постигает совершенного соединения в Христе двух воль, претворения воли человеческой в волю
Бога; он готов признать Троичность Божества, но так, чтобы не нарушить
закона тождества и противоречия, так, что «один» и «три» в разное время о разном говорят.
На вече весь течет народ;
Престол чугунный разрушает,
Самсон как древле сотрясает
Исполненный коварств чертог;
Законом строит твердь природы,
Велик, велик ты, дух свободы,
Зиждителен, как сам есть
бог!
Прекрасные мечты!
Но их достанет на пять дней.
Не век же вам грустить?
Поверьте совести моей,
Захочется вам жить.
Здесь черствый хлеб, тюрьма, позор,
Нужда и вечный гнет,
А там балы, блестящий двор,
Свобода и почет.
Как знать? Быть может,
бог судил…
Понравится другой,
Закон вас права не лишил…
— Все-то у вас есть, Анисья Трофимовна, — умиленно говорил солдат. — Не как другие прочие бабы, которые от одной своей простоты гинут… У каждого своя линия. Вот моя Домна… Кто
богу не грешен, а я не ропщу: и хороша — моя, и худа — моя… Закон-то для всех один.
На его вопрос, сделанный им мне по этому предмету довольно ловко, я откровенно ему сказал, что я пантеист [Пантеист — последователь религиозно-философского учения, отождествляющего
бога с природой, рассматривающего божество как совокупность
законов природы.] и что ничем больше этого быть не могу.
На вопрос Степана о том, за что его ссылали, Чуев объяснил ему, что его ссылали за истинную веру Христову, за то, что обманщики-попы духа тех людей не могут слышать, которые живут по Евангелию и их обличают. Когда же Степан спросил Чуева, в чем евангельский
закон, Чуев разъяснил ему, что евангельский
закон в том, чтобы не молиться рукотворенньм
богам, а поклоняться в духе и истине. И рассказал, как они эту настоящую веру от безногого портного узнали на дележке земли.
— С женой нас
бог будет судить, кто больше виноват: она или я. Во всяком случае, я знаю, что в настоящее время меня готовы были бы отравить, если б только не боялись
законов.
— Скажи, ради
бога, скажи! — продолжал он, — твои желания будут моими желаниями, я исполню их как
закон.
— Но кто ж в том виноват?.. — воскликнул Егор Егорыч. — Всякое безумие должно увенчиваться несчастием… Вы говорите, чтобы я простил Тулузова… Да разве против меня он виноват?.. Он виноват перед
богом, перед
законом, перед общежитием; если его оправдает следствие, порадуюсь за него и за вас, а если обвинят, то попечалюсь за вас, но его не пожалею!
«Я, Сусанна Николаевна Марфина, обещаюсь и клянусь перед всемогущим строителем вселенной и перед собранными здесь членами сей достопочтенной ложи в том, что я с ненарушимою верностью буду употреблять все мои способности и усердие для пользы, благоденствия и процветания оной, наблюдать за исполнением
законов, порядком и правильностью работ и согласием членов сей ложи между собою, одушевляясь искреннейшею к ним любовью. Да поможет мне в сем господь
бог и его милосердие. Аминь!»
— Я, братец, давно всем простил! Сам
Богу грешен и других осуждать не смею! Не я, а
закон осуждает. Ось-то, которую ты срубил, на усадьбу привези, да и рублик штрафу кстати уж захвати; а покуда пускай топорик у меня полежит! Небось, брат, сохранно будет!
— Кто? я-то! Нет, мой друг, я не граблю; это разбойники по большим дорогам грабят, а я по
закону действую. Лошадь его в своем лугу поймал — ну и ступай, голубчик, к мировому! Коли скажет мировой, что травить чужие луга дозволяется, — и
Бог с ним! А скажет, что травить не дозволяется, — нечего делать! штраф пожалуйте! По
закону я, голубчик, по
закону!
— Да, милостиво смотреть, как бы ты ни был грешен. Да ведь тут не я, а
закон! Подумай! Ведь я
богу служу и отечеству; я ведь тяжкий грех возьму на себя, если ослаблю
закон, подумай об этом!
Не помню, как я вылечился от этого страха, но я вылечился скоро; разумеется, мне помог в этом добрый
бог бабушки, и я думаю, что уже тогда почувствовал простую истину: мною ничего плохого еще не сделано, без вины наказывать меня — не
закон, а за чужие грехи я не ответчик.
Но приходит время, когда, с одной стороны, смутное сознание в душе своей высшего
закона любви к
богу и ближнему, с другой — страдания, вытекающие из противоречий жизни, заставляют человека отречься от жизнепонимания общественного и усвоить новое, предлагаемое ему, разрешающее все противоречия и устраняющее страдания его жизни, — жизнепонимание христианское. И время это пришло теперь.
Запугать угрозами еще менее можно, потому что лишения и страдания, которым они будут подвергнуты за их исповедание, только усиливают их желание исповедания, и в их
законе прямо сказано, что надо повиноваться
богу более, чем людям, и не надо бояться тех, которые могут погубить тело, а того, что может погубить и тело и душу.
Все знают, что если грех убийства — грех, то он грех всегда, независимо от тех людей, над которыми он совершается, как грех прелюбодеяния, воровства и всякий другой, но вместе с тем люди с детства, смолоду видят, что убийство не только признается, но благословляется всеми теми, которых они привыкли почитать своими духовными, от
бога поставленными руководителями, видят, что светские руководители их с спокойной уверенностью учреждают убийства, носят на себе, гордясь ими, орудия убийства и от всех требуют, во имя
закона гражданского и даже божеского, участия в убийстве.
Патриархальные религии обоготворяли семьи, роды, народы; государственные религии обоготворяли царей и государства. Даже и теперь большая часть малообразованных людей, как наши крестьяне, называющие царя земным
богом, подчиняются
законам общественным не по разумному сознанию их необходимости, не потому, что они имеют понятие об идее государства, а по религиозному чувству.
Хорошо было еврею подчиняться своим
законам, когда он не сомневался в том, что их писал пальцем
бог; или римлянину, когда он думал, что их писала нимфа Егерия; или даже когда верили, что цари, дающие
законы, — помазанники божии; или хоть тому, что собрания законодательные имеют и желание и возможность найти наилучшие
законы.
Исполнение учения — в движении от себя к
богу. Очевидно, что для такого исполнения учения не может быть определенных
законов и правил. Всякая степень совершенства и всякая степень несовершенства равны перед этим учением; никакое исполнение
законов не составляет исполнения учения; и потому для учения этого нет и не может быть обязательных правил и
законов.
Христианин освобождается от человеческой власти тем, что признает над собой одну власть
бога,
закон которой, открытый ему Христом, он сознает в самом себе, и подчиняется только ей.
Разве спорить с
богом рождены мы и разве противоречить
законам его, их же несть выше?
— Не оттого мы страждем, что господь не внимает молитвам нашим, но оттого лишь, что мы не внимаем заветам его и не мира с
богом ищем, не подчинения воле его, а всё оспариваем
законы божий и пытаемся бороться против его…
Гляжу на него, а ответить не умею. Уйти ему отсюда нельзя, слава
богу, он по какому-то
закону два года должен прожить у нас».
…С лишком сорок лет прошло с этого утра, и всю жизнь Матвей Кожемякин, вспоминая о нём, ощущал в избитом и больном сердце бережно и нетленно сохранённое чувство благодарности женщине-судьбе, однажды улыбнувшейся ему улыбкой пламенной и жгучей, и —
богу,
закон которого он нарушил, за что и был наказан жизнью трудной, одинокой и обильно оплёванной ядовитою слюною строгих людей города Окурова.
— Что же-с… с
Богом! Будто вы не знаете, что вы изъятые!.. Да-с, изъятые. Это не я говорю, а закон-с. По случаю вашей образованности-с…
— А уставщики наши. А муллу или кадия татарского послушай. Он говорит: «вы неверные, гяуры, зачем свинью едите?» Значит, всякий свой
закон держит. А по-моему всё одно. Всё
Бог сделал на радость человеку. Ни в чем греха нет. Хоть с зверя пример возьми. Он и в татарскомъ камыше, и в нашем живет. Куда придет, там и дом. Что
Бог дал, то и лопает. А наши говорят, что за это будем сковороды лизать. Я так думаю, что всё одна фальшь, — прибавил он, помолчав.